-- Да потому, что и нет никакого "Цеха". Блок, Сологуб и Ахматова отказались. Гумилеву только бы председательствовать. Он же любит играть в солдатики. А вы попались. Там нет никого, кроме гумилят.[Spoiler (click to open)]
-- Позвольте, а сами-то вы что же делаете в таком "Цехе" ? -- спросил я с досадой. Мандельштам сделал очень серьезное лицо:
-- Я там пью чай с конфетами. В собрании, кроме Гумилева и Мандельштама, я застал еще пять человек. Читали стихи, разбирали их. "Цех" показался мне бесполезным, но и безвредным. Но на третьем собрании меня ждал неприятный сюрприз. Происходило вступление нового члена -- молодого стихотворца Нельдихена. Неофит читал свои стихи. В сущности, это были стихотворения в прозе. По-своему они были даже восхитительны: той игривою глупостью, которая в них разливалась от первой строки до последней. Тот "я", от имени которого изъяснялся Нельдихен, являл собою образчик отборного и законченного дурака, при том -- дурака счастливого, торжествующего и беспредельно самодовольного. Нельдихен читал :
Женщины, двухсполовинойаршинные куклы,
Хохочущие, бугристотелые,
Мягкогубые, прозрачноглазые, каштановолосые.
Носящие всевозможные распашонки и матовые
Любящие мои альтоголосые проповеди и плохие
хозяйки --
О, как волнуют меня такие женщины!
По улицам всюду ходят пары,
У всех есть жены и любовницы,
А у меня нет подходящих ;
Я совсем не какой-нибудь урод,
Когда я полнею, я даже бываю лицом похож
Дальше рассказывалось, что нашлась все-таки какая-то Женька или Сонька, которой он подарил карманный фонарик, но она стала ему изменять с бухгалтером, и он, чтобы отплатить, украл у нее фонарик, когда ее не было дома.
Все это декламировалось нараспев и совсем серьезно. Слушатели улыбались. Они не покатывались со смеху только потому, что знали историю фонарика чуть ли не наизусть: излияния Нельдихена уже были в славе. Авторское чтение в "Цехе" было всего лишь формальностью, до которых Гумилев был охотник. Когда Нельдихен кончил, Гумилев, в качестве "синдика" произнес приветственное слово. Прежде всего, он отметил, что глупость доныне была в загоне, поэты ею несправедливо гнушались. Однако, пора ей иметь свой голос в литературе. Глупость -- такое же естественное свойство, как ум. Можно ее развивать, культивировать. Припомнив двустишие Бальмонта:
Но мерзок сердцу облик идиота,
И глупости я не могу понять,
Гумилев назвал его жестоким и в лиц Нельдихена приветствовал вступление очевидной глупости в " Цех Поэтов ".
После собрания я спросил Гумилева, стоить ли издеваться над Нельдихеном и зачем нужен Нельдихен в "Цехе". К моему удивлению, Гумилев заявил, что издевательства никакого нет. -- Не мое дело, -- сказал он, -- разбирать, кто из поэтов что думает. Я только сужу, как они излагают свои мысли или свои глупости. Сам я не хотел бы быть дураком, но я не в праве требовать ума от Нельдихена. Свою глупость он выражает с таким умением, какое не дается и многим умным. А ведь поэзия и есть умение. Значит, Нельдихен -- поэт, и мой долг -- принять его в ,, Цех ".
Несколько времени спустя должен был состояться публичный вечер " Цеха " с участием Нельдихена. Я послал Гумилеву письмо о своем выходе из ,, Цеха "...".
Ходасевич, конечно, строг. Нельдихен - прекрасен. Почитал бы его сборник. Да и самому захотелось написать что-то этакое.
Мягкогубые, прозрачноглазые, каштановолосые.
Носящие всевозможные распашонки и матовые
Прекрасно!
