Русская идея – кажется неоформленной. Сами русские не могут ее внятно оформить, и все попытки изложить «русскую идеологию» - кажутся пошлостью. Русская идея не переводима на простой язык, про нее могут лишь невнятно пророчествовать безумцы или петь поэты – такие, как Клюев. Показательно то, что Клюев многим в России совершенно неизвестен, и неоценен. Сказал как-то о нем преподавателю в институте и он мне ответил: «А-а, деревенский поэт…»
Через русских проходит какая-то потусторонняя стихия. Оттого и та неустроенность жизни, которую так любят проклинать сами русские. Мы не можем использовать свои силы только для практического блага. На наш народ изливается что-то – и он рвется к небесам, а уходит это что-то – и он падает в грязь. Нет благополучной середины.
Достоевский любит вкладывать свои самые затаенные мысли в уста довольно странных персонажей. Человек из подполья говорит одну интересную мысль, вроде бы о всем человечестве, но, кажется, что именно о русских, о русском национальном характере. Он заявляет, что если вдруг благополучие, о котором мы так мечтаем, так жаждем его, однажды состоится, то непременно найдется такой вздорный ум, который воскликнет: «А не послать ли нам все это благополучие куда подальше?» И все откликнуться на этот призыв, и своими руками уничтожат благополучие и только для того, чтобы доказать – человек превыше всего земного.
Можем ли мы сказать – чего мы хотим? Еврей четко знает, чего он хочет, его мессианская идея четко сформулирована, до последней точки. Американская идея – сформулирована, английская или французская. Наша – нет. Читая некие попытки формулирования русской идеи – мы зеваем, умираем от тоски. Мы не можем ее рационализировать. Она - некий Глас Свыше, некий Дух, который неизвестно как приходит и как уходит. И мы не знаем – на что мы способы. Если на нас снизойдет – мы, такие кислые нынче обыватели, такие серые на вид, впадем в национальное подобие помешательства и сотворим что-нибудь невероятное… И наши недруги это чувствуют, и можно понять – почему они хотят стереть с лица земли такую пугающую неопределенность.
