Однажды весной, сидя на скамеечке, он следил за тем, как детишки пускают бумажный кораблик по талой воде. Кораблик в итоге нырнул в канализационное отверстие.
- Все стремится по линии мировой предсказуемости, - со вздохом сказал Филипп Ефремыч проходившей поблизости толстой Антонине Сергеевне Шарабкиной, но та увлеченная доставкой тяжеленных сумок домой, не вникла в смысл фразы…
Впоследствии мировая скорбь Филиппа Ефремыча только усугублялась.
- Ежели бы можно каким-то образом эту предсказуемость сломать, - говорил он своему старинному приятелю Прохору. Но Прохор, окутывая сигаретным дымом свое темное то ли от загара, то ли от алкоголя лицо, вселенской заботой не проникался:
- Ты бы лучше обед, к примеру, внутренне переживал, чем мыслями себя попусту пытать…
- Но обед ведь тоже предсказуемо кончается, - воздыхал Ефремыч.
- Ну, съешь еще. И водочки выпей…
Но философская мучительность полностью истребила тягу к спиртному.
А некогда советский интеллигент без определенных занятий Григорий Зашторкин в ответ на речи Филиппа Ефремыча советовал:
- Ты ежели подумать о чем хочешь, то книжку умную раскрой, да подреми на диванчике. Я так всегда делаю. Встанешь после этого с ощущением внутренней значительности и смутной образованности…
- Да книжки же предсказуемо концом завершаются, - воспалялся Ефремыч..
- Да зачем же их до конца дочитывать? - удивлялся Григорий Палыч.
Если бы Филипп Ефремыч был обычный, здоровый человек, то он бы просто затосковал и спился. А он вместо запоя перешел к деструктивной практике…
Ефремыч злил дворовых собак тем, что пытался их подманивать по-кошачьи «кис-кис». Голубей он пытался накормить мясом. Прохор с полужасом, с полусожалением рассказывал собутыльникам о том, что Ефремыч пытался реанимировать замороженную безголовую курицу посредством странного устройства, сооруженного из паяльника и кофемолки.
Одна мамаша застигал Ефремыча за тем, что он гладил ее дитятко по голове странно приговаривая: «Дедушка, старенький, бедненький». Дитё оторопело смотрело на пенсионера, открыв слюнявый рот. Мать в ужасе утащила ребенка, и по дому поползли слухи о колдовстве.
Набожная женщина средних лет, истощенная строгими постами, Лиза Петровна Мордерская сразу в этом признала проявления одержимости.
- В церковь не ходит – вот его бесы и мучают.
Лиза Петровна в свое время изрубила на сундуке топором новый паспорт, заподозрив в нем три шестерки, а ИНН сожгла в ванной, вдохновенно шепча:
- Огонь все очищает.
Ефремыч по душевной простоте поведал ей свою мучительную философию, чем убедил Лизу Петровну в том, что он не просто бесноватый, а какой-то мелкий предтеча Антихриста. И она в очередной раз взгрустнула по аутодафе, которые своевременно испепеляли различную сатанинскую прелесть…
- Надо бы Филиппа Ефремыча как-то сжечь, - сказала она однажды в кругу сочувствующих бабушек.
- Это как же сжечь?
- Окропить чем-нибудь огнеопасным и спичку бросить…
- Так ведь посодют…
- Но можно сделать вид, что сам облился случайно, да поджегся…
Бабки идеей сожжения еретика не прониклись, а Лиза Петровна однако же купила бутылку лампового керосина – на всякий случай. И если бы она прознала про то, что Филипп Ефремыч экспериментально подлил в водку мухоморной настойки на свадьбе Ерюхиных, то пылать бы ему ярким пламенем – Лиза Петровна тетка была фанатичная.
Однако же Филипп Ефремыч своим экспериментом остался весьма недоволен: вместо остановки мировой определенности на свадьбе случился вполне заурядный свальный грех с различными буйными веселостями.
- Человек даже в своей безумности однонаправленен, - с горечью констатировал Ефремыч.
Разочаровавшись в человечестве, он увлекся предметами безжизненными.
Для начала он испортил свои настенные часы в нелепой попытке пустить стрелки в обратную сторону.
Прохор подивился:
- Ты почто технику мучаешь? Разве с миром так что поделаешь?
- Мир и техника как-то связаны. Они представляют собой единый механизм предсказуемой неизбежности. И если малую штуку из этой неизбежности выдернуть, то и все прочее не удержится…
Затем он пытался заставить силою мысли подброшенный камень улететь в небеса, и разбил себе в кровь правую бровь, а закон всемирного тяготения так и не преодолел.
Перелом случился во время сложных манипуляций с телевизором, который Ефремыч хотел перенастроить с привычных каналов на демонстрацию вселенской сущности: его так долбануло током, что он впал в некую временную молчаливость и задумчивость… Однако пауза длилась недолго. Вскоре Ефремыч стал таскать себе домой из строительного магазина какие-то краски и материалы, и день и ночь что-то делать в своей квартире. Он будил поздней ночью соседей молотковыми стуками, но те боялись вступать в конфликт со свихнувшимся соседом:
- А вдруг топором по голове хватит? С него станется…
Последний раз перед тем, как Ефремыч замуровал себя, его квартиру мельком удалось увидеть Прохору. Он обладело рассказывал собутыльникам:
- Окна заложены, все выкрашено в черный цвет. И тишина… как в морге.
Филипп Ефремович на 73-м году жизни решил сбить себя с мировой определенности тем, что заперся в отрезанной от мира квартире. «Мир ведь есть что? Мое ощущение, - рассуждал он, - Если я это привычное ощущение прекращу, то и мир вовсе прекратится».
И он погрузился в безвременное пребывание, в котором не было дня и ночи, привычной суеты.
Первое время из внешнего мира что-то еще пыталось прорваться к нему, что-то стучало, скреблось в его дверь… А затем наступило полное безмолвие.
В какой-то момент Филипп Ефремович понял, что утрачивает имена вещей. А затем стал ощущать, как размывается и его собственная телесная оболочка…
Он перестал понимать – кто он, где находится, и зачем.
Однажды он подполз на карачках к входной двери и приставил к ней ухо. Ни один звук не доносился из-за нее.
Филипп Ефремович содрал звукоизоляцию, отворил запоры, и распахнул дверь. За ней вместо привычного подъезда было Ничто, безграничность пустоты, которую даже бездной нельзя было назвать. Филипп Ефремович на мгновение задумался, а затем сделал решительный шаг вперед.
По тому, как удалялся светлый прямоугольник дверного проема, Филипп Ефремович решил, что он падает. Но когда этот ориентир утонул во мраке, то ощущение падения исчезло. А затем вообще исчезли все ощущения.
Может быть, это было нирвана, но в этой пустоте не было таких имен и слов…
